5.3. История и общество

Эпоха просвещенного абсолютизма поставила новые задачи перед историописанием. Наследницы Петра обнаружили, что отечественная история может быть запасом примеров из прошлого и средством взращивания патриотизма подданных. Облаченная в одеяния официальной исторической доктрины, отечественная история призвана была выдвигать особенно достойных и прославленных персонажей «собственного» прошлого в качестве примеров государственной верности и деятельности на пользу государства и таким образом повысить лояльность подданных. Отечественная история служила воспитанию подданных, прежде всего молодежи, как преданных и полезных слуг государства. Этой целью объясняется и государственный заказ на создание отечественной историографии, что привело, например, к основанию специального отделения Академии наук в Петербурге. Основы современной российской историографии в Академии закладывали иностранные, прежде всего немецкие, ученые. История обязывалась повиноваться примату государственной пользы. Следовательно, «истинная» интерпретация исторических событий неизбежно оказывалась государственной монополией¹. Придворному историографу вменялось в обязанность устанавливать официальный взгляд на прошлое. Первым этот пост занял в 1748 г. Герард Фридрих Миллер, в 1768 г. его сменил Михаил Михайлович Щербатов, а в 1803 г. это место получил Николай Михайлович Карамзин. В конце XVIII в., при Екатерине Великой, идея Петра I — о создании у нового поколения государевых слуг такого представления о государстве, которое было бы основано на «собственной» истории и не связано с конкретным правителем, — получила воплощение с учреждением государственных школ и принесла первые плоды в начале XIX в.

Начавшаяся в XVIII в. дискуссия об отечественной истории скоро переросла в борьбу за «верную» интерпретацию прошлого Российского государства. Поначалу этот спор развернулся в молодой Академии наук между немецкими историками, с одной стороны, и их русскими коллегами — с другой. Одновременно научный исторический дискурс приобрел и определенную собственную динамику. Особый интерес в этом процессе представляют два момента. Во-первых, первые русские историки объявили основными принципами своей деятельности — наряду с государственной пользой — «объективность» и «верность источникам». В отдельных случаях это приводило к результатам, идущим вразрез с реализацией государственных интересов, и ослабляло готовность воспевать монарха в панегириках, основанных на вымысле. Во-вторых, благодаря возникновению в конце XVIII в. дворянского общества и интеллигенции, в сферу интересов историков попадала, наряду с историей государства и династии, и история «общества». Историки, будучи сами представителями этой «третьей силы» (после церкви и государства), стали писать для читающей публики, стремящейся обрести себя в их трудах. В этом смысле становящийся научный дискурс о «своей» истории был не только предпосылкой, но и точкой отсчета для нарождающегося русского национального самосознания. Отражение этих боев за «собственное» прошлое между иностранными и русскими историками, а также между имперским и научным дискурсом можно найти и в развитии исторического повествования об Александре Невском в XVIII в.

Научный дискурс

Замечательно, что первая светская биография Александра Невского вышла из-под пера немецкого историка, члена Академии Герарда Фридриха Миллера. Его «Жизнь святого Александра Невского» (часть «Собрания русской истории») увидела свет в 1732 г. на немецком языке в Петербурге². Миллер, опиравшийся в описании жизни Александра более всего на «Степенную книгу»³, впервые привлек к работе другие источники, такие как шведские и ливонские хроники или сборники папских документов. Другим новшеством был тот факт, что историк приступил к биографии Александра с научными претензиями. Занимаясь критикой источников, Миллер тем не менее считал аутентичными все добавления об Александре в «Степенной книге», в основе которых лежало Житие святого. Кроме того, Миллер едва ли учитывал специфические особенности Жития как источника. Он оставлял сообщения Жития без изменений, опуская лишь сообщения о чудесах, указывая только: «...говорят, что так и случилось». Неожиданным выглядит тезис немецкого историка о том, что в 1240 г. слабостью Руси стремился воспользоваться не шведский король, а гроссмейстер «новосозданного в соседней Лифляндии рыцарского ордена»:

Прослышав, что пришедшие с другой стороны татары уже несколько лет тому назад обложили данью русское царство и ослабили его, [он] отчасти из зависти, а отчасти,в надежде на бессилие русского царства, соблазнился приобрести во владение Ордена оставшуюся часть России и после разорения престольного града Новгорода захватить в плен князя Александра⁴.

По мнению Миллера, в устье Ижоры пришвартовались корабли Тевтонского ордена. Они лишь пользовались поддержкой соединений шведского короля⁵. По его словам,

не приходится сомневаться в достоверности этого рассказа об экспедиции, невзирая даже на молчание шведских и лифляндских историописателей, поскольку неизвестный автор утверждает, будто узнал обо всех обстоятельствах ее из собственных уст великого князя Александра⁶.

В изложении Миллера главным противником Новгородского князя оказываются «немецкие рыцари», которые, потерпев поражение на Неве, направились далее на Псков (Плесков) и подожгли город, «не пощадив даже храмов Божиих и пленив каждого, кто избежал смерти от меча»⁷. По Миллеру, уже непосредственно после смерти своего отца Александр Невский стал его наследником на великокняжеском престоле. Интриги Новгородского князя против собственного брата Андрея и союз с монголами при подчинении Новгорода остаются вне картины мира биографа. Подробно рассмотрев также «восточную политику» папской курии, Миллер приходит к выводу:

Неизвестно доподлинно, искал ли тогдашний Папа Римский объединения греческой и римской церквей или даже требовал, чтобы великий князь со всеми подданными перешел в римско-католическое богослужение. Одно лишь очевидно, что великий князь в полной мере отразил все намерения прибывших тогда папских легатов и ни в коем случае не собирался терпеть от них поучения⁸.

Как и в случае Невской битвы, Миллер не смущается тем, что описанию папского посольства в «Степенной книге» не имеется подтверждений в римских хрониках. В своей краткой биографии Александра Миллер стилизует Невского как благочестивого, добродетельного, смелого и победоносного князя, включенного русской церковью «среди прочих... в число святых»⁹. О нем напоминает и основание монастыря Петром Великим и учреждение ордена Екатериной I.

Ослабление антишведского момента в интерпретации Миллера нетипично для времени написания текста и слабо поддается объяснению. Факт недооценки значения Невского как предшественника петровской победы над Швецией в тексте Миллера не мог встретить одобрение русских читателей. Миллер был «одним из наиболее последовательных поборников русской истории»¹⁰. Его, автора первой светской биографии Александра Невского, вряд ли можно упрекать в антипатриотических настроениях, как это делал Ломоносов на пике споров о норманнской теории в 1749 г. Однако как ученый Миллер чувствовал свою зависимость скорее от источников, чем от постулата государственной пользы. Этим, вероятно, и объясняются отклонения в его жизнеописании Александра от имперского историографического канона.

Начало русской научной историографии ознаменовано двумя монументальными компилятивными трудами XVIII в.: «Историей Российской» Василия Никитича Татищева (опубликована в 1768—1848 гг.) и «Историей Российской от древнейших времен» князя Михаила Михайловича Щербатова (опубликована в 1770—1790 гг.)¹¹. В обоих трудах сведения об Александре Невском по-прежнему расположены согласно летописной традиции, когда сообщения о разных по содержанию событиях перечисляются во временной последовательности. Обоих историков, проявивших большую основательность при обобщении всех имеющихся летописей, можно считать родоначальниками научного дискурса о российской истории вообще и об Александре Невском в частности. Серьезные усилия по сбору всей сохранившейся информации об этой личности были предприняты в труде Татищева (1686—1750)¹². Татищев живо интересовался «темными сторонами» биографии Александра. Он был первым историком, критически оценившим получение Александром великого княжения во Владимире. Описывая события 1252 г., он дает понять, что Александр, воспользовавшись монгольской помощью, сместил с великокняжеского престола своего брата и конкурента Андрея из личных политических мотивов¹³. По Татищеву, в 1252 г. Александр Невский отправился к хану Сартаку, сыну Батыя, и был принят со всеми почестями. Александр пожаловался хану, что его брат Андрей несправедливо присвоил себе великокняжеский титул и не выполняет ханских требований. «Хан же разгневася на Андрея и повеле Неврю и Салатану итти на Андрея и привести его перед себя»¹⁴. По Татищеву, Андрею, кажется, была вполне очевидна связь между посещением хана его братом и походом против него самого:

Господи, что есть, доколе нам меж собою бранитися и наводити друг на друга татар? Лутче мне збежати в чужую землю, нежели дружитися и служити татаром¹⁵.

Безжалостно описанное Татищевым принуждение Новгорода выплачивать дань монголам (1257/1259) показывает национального святого не в лучшем свете¹⁶.

Татищев «начал освобождаться от патриотического пыла и следовать, временами бессознательно, мудрому совету Шлецера — придерживаться исторической правды без политического, национального или религиозного уклона»¹⁷. Поэтому его «История» может рассматриваться как начало самостоятельного научного дискурса об Александре Невском с еще большими основаниями, чем статья Миллера. Сообщения о чудесах, указание на святость князей и прочие приметы ненаучного дискурса полностью отсутствуют в его описании деятельности Александра, как, впрочем, и в характеристиках, данных Татищевым другим князьям¹⁸.

По мнению Татищева, не Божественная воля, а дела выдающихся личностей направляют ход истории. Историческая личность получает под этим новым, просвещенным взглядом свободу отвечать за свои поступки. Усилия Татищева объяснить исторический процесс из него самого были отражением «нового концепта, не имеющего прецедента в русской историографии»¹⁹.

Князь Михаил Михайлович Щербатов (1733—1790) опирался при создании своей истории России на труды Татищева. Он пошел дальше своего предшественника по пути освобождения от языка источников и стал первым современным русским историком, привнесшим в историю об Александре Невском собственные объяснения. Для Щербатова ключом к пониманию хода истории были характеры исторических деятелей. Александр Невский, с его точки зрения,

был храбр на брани... тверд в предприятиях... любитель правосудия, ненавистник всякого междоусобия, истинный друг своим ближним... и отец своим подданным... и на конец толь великую имел мудрость в правлении²⁰.

Когда Александр был впервые призван в Орду, он готов был встретить любые опасности и в случае необходимости пожертвовать собой ради «пользы своего Отечества»²¹. Используя христианский мотив жертвы, бывший со времен «Степенной книги» устойчивым элементом предания об Александре Невском, историк приспосабливал его к новому идеалу просвещенного монарха. Новгородский князь был готов умереть не за христианство, как это было еще в «Степенной книге»²². По Щербатову, он хотел пожертвовать жизнью за Отечество. Внутренним стимулом, запрещающим Александру поклясться монгольским идолам, у Щербатова оказывается уже не «вера», а «совесть». Такая секуляризация фигуры Александра симптоматична для научного дискурса XVIII в.

В основе интерпретации Щербатовым российской истории лежит представление о непрекращающемся историческом развитии от средневековой Руси к современной Российской империи. При этом историк переносит современную государственную терминологию на события XIII в. Тевтонский орден, Швеция и Литва в его тексте боролись против «войска российского», возглавляемого Александром и другими «князьями российскими». Жителей страны, великим князем которой является Александр («страна Российская», или «Россия»), он называет «россиянами»²³. Противники Александра, которых он видит прежде всего в гроссмейстерах Тевтонского ордена, были для него

малых качеств люди, в коих зависть к преимуществам других место добродетели наполняет, мнят озлобление себе в хвале других находить и, чувствуя собственные свои недостатки, желали бы всех превосходящих себя людей истребить, дабы тем себе некоторое достоинство придать. Таков конечно был внутренно Герман Салц, гроссмейстер Тевтонского ордена и Герман Фалк, орденмейстер Лифляндских Меченосных рыцарей...²⁴

Щербатов уже учитывает начавшееся в XVIII в. усиление в понятии «немец» значения «говорящий на немецком языке», различая в описании групп врагов «немецкого» и «шведского» «воинства». Представители Тевтонского ордена называются у него или «немцами», или «лифляндскими рыцарями». Неуверенность в том, кто именно имеется в виду под словом «немец» в средневековых источниках, могла стать причиной, по которой Щербатов, как и Миллер, предположил, что в 1240 г. на Новгородскую землю напал орден, а не Швеция.

Труд придворного историографа Щербатова, при всей его терминологической неточности, стремился представить жизнь Александра объективно, детально и дифференцированно. Фантастические или религиозные объяснения истории отметались. Сообщения о чудесах появляются в этом тексте только для поддержки рационального объяснения описанных событий («естественным образом»)²⁵. Кроме того, Щербатов не отказывается от критических замечаний о личности Александра или роли православной церкви, бывшей, по его мнению, важным инструментом поддержания монгольского владычества.

История для отечества

Изображение Александра Невского в научном дискурсе во многом отклоняется от «официального», имперского или панегирического образа князя. Все это, вероятно, побудило Екатерину II в последней трети XVIII в., когда она лично занялась отечественной историей, дать свою трактовку и фигуры Александра Невского. С помощью секретарей Х.А. Чеботарева и A.A. Барсова императрица написала «Записки касательно российской истории»²⁶. Создавая этот исторический труд, Екатерина стремилась прежде всего ответить иностранным историкам, труды которых, по ее мнению, запятнали славу России²⁷. Ее «Записки» как «единственное верное толкование российского прошлого для юного поколения нации» должны были стать основой официальных учебников, по которым воспитанники созданных по ее указанию народных училищ должны были постигать отечественную историю²⁸. Как и труды Татищева и Щербатова, это произведение остается в плену традиционной летописной стилистики. Хотя в распоряжении Екатерины были тексты обоих историков, образ Александра Невского в «Записках» в некоторых аспектах очень четко отличается от интерпретации предшественников. В произведении Екатерины не было места критическому взгляду на «любимого героя российской императрицы»²⁹. По ее версии, предотвращенное Александром нападение на Новгород планировал не Тевтонский орден, а Швеция («Готы и Свей») — эта концепция абсолютно укладывается в рамки требований петербургского городского текста³⁰. Участие Александра в смещении его брата Неврюем в 1252 г. у Екатерины не упоминается³¹. По ее версии, попавший под дурное влияние «советников малоумных», Андрей очутился в немилости у монголов, поскольку два года подряд не платил дани³². Здесь заметны контуры мифа о хорошем правителе, в ошибках которого всегда оказываются виновны плохие советники, — мифа, ставшего устойчивым топосом в идеологии «доброго царя».

Екатерина не скрывает конфликта 1257/1259 гг. между Новгородом и великим князем Александром, но его решение поддержать монгольских сборщиков дани оказывается единственным средством отвести от отечества еще большую беду³³. Александр — смелый, победоносный, мудрый и благочестивый князь, во всех отношениях соответствующий христианскому идеалу правителя:

Во все же время юности своея смиренномудрия вседушно держался, воздержаша и бдя чистоту духовную и телесную, соблюдаше кротость и милосердие, от тщеславия отвращашеся, и много полагаше тщания во всяком воздержании страстей. В устех же его беспрестанно бяху словеса, услаждающие паче меда и сота, читая со усердием и внимая книги Святого писания; Деи же предков своих и иные правовоспитательные тетради мнози непрестанно просматривая... Бе же возрастом велик зело, красоту же лица его видети, яко прекрасного Иосифа; сила же его бе, яко часть от силы Самсонове, глас же слышать, яко трубу в народе. ...и почитали имя его, яко государя мудраго, остороумнаго и храбраго, паче же всего любили правосудие его³⁴.

Екатерина, сама перешедшая в православие из лютеранства, намного сильнее Татищева или Щербатова подчеркивает правоверие Александра. В отличие от Щербатова, она отводит большое место молитвам героя перед битвами³⁵. Призванный в Орду Александр готов умереть не только за отечество, но и «за православие и людей своих»³⁶. В теологическом диспуте с папскими посланниками он решительно заявляет о своей преданности «греко-российской церкви»³⁷. Его подданные также охвачены любовью к отечеству и православию. Если у Татищева воины Невского еще говорят перед битвой на льду: «Се, княже господине, ныне нам приспе время положити главы своя за тя и за свою отчину»³⁸, то в екатерининской версии для них пришло «время положите главы своя за тя и за всю отчину и православие»³⁹.

Сравнивая этот пассаж с соответствующим местом в первой редакции Жития («Повести») — «О, княже наш честный! Ныне приспе время нам положити главы своя за тя»⁴⁰, — можно заметить, что в обоих текстах XVIII в. (Татищева и Екатерины) появляется мотив «отчины-отечества», за которое готовы бороться воины⁴¹. Этот мотив можно интерпретировать как признак модерного понимания государства, не связанного с монархом, и нарождающегося в XVIII в. российского государственного патриотизма⁴².

Подобно Татищеву и Щербатову, Екатерина придерживается модерного принципа описания врага. Швеция, «ливонские рыцари», литовцы или монголы, в отличие от редакций Жития московского периода, не называются больше безбожниками или язычниками⁴³. Описание конфликта между ними и Александром выдержано в трезвом и дистанцированном стиле. В этом, с одной стороны, выразилось просветительское понимание истории, согласно которому войны являются не выражением вселенской борьбы «добра и зла», как ранее, но результатом земных политических конфликтов. С другой стороны, этот факт говорит и о том, что новый дискурс о мы-группе отечества и о его истории не строился больше на агрессивном противостоянии внешнему миру, как это было в московский период.

В отличие от Татищева и Щербатова, Екатерина вводит в свои «Записки» рассказ о перемещении мощей Александра из Владимира в Санкт-Петербург (1724), а также из Благовещенского собора в Троицкий собор (1790). Хотя Екатерина не упоминает о своем участии во втором событии, в самом добавлении заключена однозначная цепь аналогий: Петр I вступил в наследство Александра Невского, а Екатерина завершила труд великого реформатора. Вероятно, занимаясь историей Александра Невского, императрица стремилась высвободить его образ из нового научного дискурса и сильнее интегрировать в монархическую знаковую систему, а себя самое представить продолжательницей дел Петра.

Бой за историю

В официальной екатерининской версии истории самодержавие представлено как «телос» российской истории, не имеющий альтернативы. В ее «Записках» маргинализуются «демократическая» и олигархическая традиции, восходящие к средневековому городскому народному собранию (вече)⁴⁴. Первый конфликт Александра с Новгородом в 1240 г., вынудивший князя покинуть город, Екатерина объясняет не столкновением различных правовых систем или политических интересов, а характером жителей, «имеющих самочинные обычаи свои и непокорливый нрав»⁴⁵. Столь консервативная интерпретация событий, очевидно, не близка Щербатову. Он признавал отсутствие в источниках сведений о причинах конфликта между Александром и Новгородом. Однако для него было ясно, что князь «восхотел сим случаем воспользоваться, чтобы приучить новгородцев к самовластнейшему правлению»⁴⁶ и что он был готов разорвать существовавшие между ним и городом договоры. Произведения Татищева и Щербатова об Александре Невском были весьма сомнительными источниками для того, чтобы извлечь из истории средневекового князя капитал для имперского патриотизма петербургской империи. В повествованиях о жизни Александра, учитывающих и негативные стороны его личности, задается образ слишком многогранный и дифференцированный, чтобы стать инструментом государственной идеологии.

«Спор» об «истинной» интерпретации отечественной истории в XVIII в. между Татищевым и Щербатовым, с одной стороны, и Екатериной — с другой, можно интерпретировать и как отражение дискуссии о политических правах между представителями дворянства и абсолютным монархом. Татищев и Щербатов были не только основателями научного дискурса об Александре Невском. Благодаря своим политическим и научным трудам оба историка оказались в оппозиции к православной церкви и самодержцу. Щербатов выступал за расширение прав родовитого дворянства, Татищев — против «олигархических» порядков, усилившихся при Анне Иоанновне⁴⁷. Незадолго до смерти он отказался от ордена Александра Невского, предложенного ему в качестве запоздалого признания его заслуг⁴⁸.

Исторические сочинения князя Щербатова, убежденного представителя знатного потомственного дворянства и поборника самодержавия с олигархическими элементами, уже содержат зачатки такой интерпретации «собственного» прошлого, в котором могла бы обрести себя российская дворянская нация⁴⁹. Если императрица Екатерина II закончила свое повествование об Александре Невском указанием на его «последователей» (Петра и самое себя) и их заслуги, то князь Щербатов добавил к соответствующей главе список дворянских семей, предки которых во времена правления Невского поступили на службу русским князьям из других стран⁵⁰.

Ханс Роггер считает Щербатова одним из первых представителей «критического национализма», противостоящего «официальному национализму» Екатерины⁵¹. Татищев и Щербатов были предвестниками третьей общественной силы, сформировавшейся в конце XVIII — начале XIX в. из дворянской интеллигенции и создавшей базу для специфически национального дискурса об Александре Невском. Необходимой предпосылкой этого стало высвобождение Александра Невского из рамок церковного и государственного дискурсов.

Однако до конца XVIII в. историческое сознание становящейся читающей публики определяли, по всей видимости, не труды профессиональных историков. Скорее, подобную роль играли обзорные труды вроде «Краткого российского летописца» Ломоносова (1760), «Зерцала российских государей» Тимофея Мальгина (1790) или «Ядра российской истории» А.И. Манкиева (1770)⁵². Образ Александра Невского в текстах этих непрофессиональных историков несколько расплывчат, однако однозначно окрашен в тона имперского дискурса. Если Ломоносов в главе об Александре говорит только о его победах над шведами (см. выше раздел 1), то у Манкиева и Мальгина нападения «лифляндского Гермейстера», шведов и литовцев сливаются в единую картину масштабного набега, спланированного шведским королем⁵³. Во всех трех текстах утверждается, что ханский ярлык и великое княжение во Владимире в 1252 г. Александр получил лишь благодаря своей красоте, смелости и славе. Сотрудничество с монголами и вооруженная помощь в подавлении восстания против татарских сборщиков податей в Новгороде не удостоились упоминания авторов. Манкиев даже говорит о приказании Александра изгнать ханских посланников из всех русских городов⁵⁴. Если Ломоносов и Манкиев не придают значения святости Александра, Мальгин по крайней мере упоминает, что Русская православная церковь видела в нем слугу Господа и причислила к святым⁵⁵. Этот факт можно считать признаком того, что автор не идентифицирует себя с церковно-религиозным дискурсом об Александре Невском и рассматривает последний как самостоятельную линию памяти. В XVIII в. сходит на нет духовное и культурное доминирование православной церкви. Секулярный дискурс о великом князе Александре Невском получает теперь возможность свободного развития. Новое повествование о прославленном князе было включено в большой нарратив о Петре Великом. Мальгин, например, посвящает заслугам императора в увековечении памяти об Александре Невском почти половину текста о князе:

Государь император Петр Великий благочестия, мудрости и храбрости сего блаженнаго Ироя подражатель, в память славных его дел и возблагодарение Господу сил за дарованныя России милости новыми знаменитейшими победами над гордыми издревле Готфами, в 1710 г. при устье речки Черной на месте слывшем Виктори Победное, том самом, на котором св. Александр победил Рыцарей и Шведов, основал и после построил пресловутый монастырь во имя Пресвятыя Троицы и сего святаго великаго князя Российскаго, [повелел] именовать оный Александро-Невским⁵⁶.

Федор Туманский, издавший в 1789 г. первую светскую биографию Александра Невского на русском языке, в своем произведении довел новый образ князя в имперском дискурсе до совершенства. Александра надлежит помнить не только как святого, но и «Государя Великого»⁵⁷. Его заботой всегда было «благоустройство и безопасность счастливых им управляемых народов»⁵⁸. «Он, проводя всю жизнь свою к единому Отечества благу, великодушно соглашался жертвовать оною для спасения подданных». Иногда «мудрый государь» силой направлял на путь истинный тех «чад России развратившихся», которые «требовали... исправления», например «неблагодарных новгородцев» в 1255 г.⁵⁹. Туманский превозносит Александра как «истинного России защитника» (С. 39), спасшего «отечество» от «народов северных и литовцев и от поисков кичливого Папы»⁶⁰. Величайшей заслугой его было отражение в 1240 г. шведов, которых Туманский именует «злобными врагами России», «всегда и от начала своего состояния»⁶¹. «Нынешний шведский король», требовавший от России уступки территорий, должен был бы внимательно изучить бесславный опыт своего средневекового предшественника — «жалко, что не посмотрел он на конец избранного себе образца»⁶². «Петр Великий, совершивший намерения Александровы со Шведами, Лифляндиею и Естляндиею», основав монастырь в Санкт-Петербурге и перенеся останки в день Ништадтского мира в 1724 г., снабдил своего предка достойными рекомендациями⁶³.

Примечания

1. Black. Search. P. 16. См. также: Rogger. Consciousness. P. 191ff.

2. Müller G.F. Leben des heiligen Alexandri Newsky. Aus russischen ungedruckten Nachrichten zusammengetragen und mit Zeugnissen auswärtiger Geschichtsschreiber bestätigt. Mit einer geschichtlichen Tafel des hl. Alexander Newsky // Ders. Sammlung russischer Geschichte. Bd. 1. St. Petersburg, 1732. S. 281—314. Первая русскоязычная светская биография Александра Невского была написана полвека спустя Федором Туманским: Созерцание славной жизни святого благоверного великого князя Александра Ярославича Невского. СПб., 1789.

3. О «Степенной книге» см. гл. 4.3.

4. Müller. Leben. S. 284. Соответствующее место в «Степенной книге»: «Сия же похвальныя словеса, яже о мужестве и разуме блаженнаго Александра, слышав краль части Римския, иже от полунощьныя страны, и исполнися зависти и ненависти...» (Степенная книга. С. 281). Миллер интерпретирует это наименование как описание гроссмейстера. Однако в дальнейшем никто из коллег не стал на его точку зрения.

5. Версия Миллера не лишена определенной логики. Для него было очевидным, что сообщения рыцаря ордена Андреаса фон Велвена, визит которого к Александру описан в Житии непосредственно перед рассказом о Невской битве, имели решающее значение для наступательных планов ордена.

6. Müller. Leben. S. 288.

7. Ibid. S. 290.

8. Ibid. S. 301ff.

9. Ibid. S. 314.

10. Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History. Bd. 23.1981. S. 171, s.v. «G.F. Müller».

11. Татищев B.H. История Российская. М.; Д., 1965. Т. 5. Особ. с. 25—44; Щербатов М.М. История российская от древнейших времен // Сочинения. СПб., 1902. Т. 3. Особ. стб. 17—114.

12. Об историографическом творчестве Татищева см., в частности: Толочко А. «История Российская» Василия Татищева: Источники и известия. М., 2005.

13. См.: Татищев. История Российская. С. 40. Татищев опирается в этом вопросе на Никоновскую летопись. См.: Fennell. Crisis. P. 107.

14. Татищев. История Российская. С. 40. Щербатов присоединяется к мнению Татищева и рассуждает о причинах, почему Андрей мог впасть в немилость у монголов. См.: Щербатов. История Российская. С. 85 и далее. И в первом официальном учебнике для обучения истории в государственных школах Ф.И. Янковича де Мириево можно найти эту же интерпретацию. См.: Краткая российская история, изданная в пользу народных училищ Российской империи. СПб., 1799. С. 71. Янкович де Мириево также представляет Александра инициатором карательной экспедиции Неврюя.

15. Татищев. История Российская. С. 40 (ср.: Никоновская летопись. С. 138). Ср.: Толочко. «История Российская». С. 40, примеч. 41.

16. «Поидоша сами с численики князь великий Александр Ярославич владимирский, и... счести Новгородския земли» (Татищев. История Российская. С. 42—43). И Щербатов детально описывает участие Александра в подавлении новгородских восстаний (Щербатов. История Российская. С. 100 и далее).

17. Mazour A.G. Modern Russian Historiography. Westport, 1990. P. 30.

18. Ср.: Толочко. «История Российская». С. 389—396.

19. Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History. Bd. 38. 1984. S. 192, s.v. «V.N. Tatiscev».

20. Щербатов. История Российская. С. 113.

21. «Александр, не взирая на всю опасность, которой он подвергается, жертвуя себя пользе своего отечества, вскоре туда пошел...» (Там же. С. 69).

22. «...умысли ити во Орду избавы ради християньския» (Степенная книга. С. 287).

23. Щербатов. История Российская. С. 39, 43, 99. См. также: Туманский. Созерцание славной жизни. С. 11, 15, 19, 21, 27, 39.

24. Щербатов. История Российская. С. 36 и далее.

25. См., например: Там же. С. 40 (Чудо на Ижоре).

26. Екатерина II. Записки касательно российской истории. Особ, с. 226—284. См. об этом: Бегунов. Человек и миф. С. 56; Begunov. Aleksandr Nevskij im künstlerischen und geschichtlichen Bewußtsein Rußlands. S. 105; Rogger. Consciousness. P. 240ff. «Записки» сначала были опубликованы как приложение к журналу «Собеседник любителей российского слова» (1783 г.), часть об Александре Невском увидела свет в 1794 г.

27. См.: Wachtel A.B. An Obsession with History. Russian Writers Confront the Past. Stanford, 1994. P. 23—24.

28. Black. Search. P. 6. О школьном образовании см.: Эрик. Преподавание истории в русской школе в XVIII веке.

29. Begunov. Aleksandr Nevskij im künstlerischen und geschichtlichen Bewußtsein Rußlands. S. 110. Восторги Екатерины по поводу Невского выразились, например, в том, что она подобрала для крещения своего внука имя покровителе города Александра. На письмо к Мельхиору Гримму, документирующее это желание, указывал Шильдер. См.: Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. СПб., 1897. Т. 1. С. 4 (за это указание я благодарен Михаилу Долбилову). См. об этом также: Begunov. Aleksandr Nevskij im künstlerischen und geschichtlichen Bewußtsein Rußlands. S. 99. Екатерина II сделала Александра героем своей пьесы «Le chateau de Tchesma». В вымышленном диалоге с Фридрихом II Александр Невский выступает посланником своего отечества. См. об этом: Begunov. Aleksandr Nevskij im künstlerischen und geschichtlichen Bewußtsein Rußlands. S. 104—105.

30. См.: Екатерина II. Записки... С. 233. Однако она упоминает о предполагаемом участии ордена в битве.

31. См.: Там же. С. 269.

32. См. также: Туманский. Созерцание славной жизни. С. 22—23.

33. См. также: Там же. С. 32.

34. Екатерина II. Записки... С. 233 и далее.

35. Там же. С. 234, 241.

36. Там же. С. 264.

37. Там же. С. 271.

38. Татищев. История Российская. С. 33.

39. Екатерина II. Записки... С. 241. Девиз «За спасение веры и отечества» (выделено нами. — Ф.Б.Ш.) украшает и коронационный медальон Екатерины (1762). См.: Scharf C. Tradition — Usurpation — Legitimation. Das herrscherliche Selbstverständnis Katharina II // Rußland zur Zeit Katharinas II. Absolutismus — Aufklärung — Pragmatismus / Hg. E. Hübner, J. Kusber, P. Nitsche. Köln, 1998. S. 62. О значении вступления Екатерины в православие для ее монархического самосознания см.: Там же.

40. Повесть. С. 193 (курсив наш. — Ф.Б.Ш.).

41. См. также: Туманский. Созерцание славной жизни. С. 12.

42. О становлении российского государственного патриотизма см.: Tölz. Russia P. 5, 24. Автор указывает, что термины «патриот» или «сын отечества» как обозначения человека, любящего свою родину, появляются впервые в источниках XVIII в. Показательно, что отношения между «патриотом» и «императором» в России представлены отношениями «отец—сын», поскольку последний называется «отцом отечества», а первый «сыном». См.: Schierle I. «Syn otecestva»: Der «wahre Patriot» // Russische Begriffsgeschichte der Neuzeit / Hg. Peter Thiergen. Köln; Weimar; Wien, 2006.

43. Ср., например, редакцию Василия Варлаама (см. гл. 4.2).

44. Мнение Блека, что Екатерина систематически обходила вопрос об институте веча (Black. Search. P. 7), однако, спорно. См.: Екатерина II. Записки... С. 238.

45. Екатерина II. Записки. С. 238. См. также: Туманский. Созерцание славной жизни. С. 13, где новгородцы названы «неблагодарными».

46. Щербатов. История Российская. С. 41—42.

47. О карьере и политических взглядах Татищева см.: Conrad G. Der Wirtschaftsorganisator, Staatsmann und Wissenschaftler Vasilij N. Tatiscev, 1686—1750. Berlin, 1963; Протасов B.A. Записка Татищева о «произвольном рассуждении» дворянства в собраниях 1730 г. // Проблемы источниковедения. М., 1963. Вып. 11. С. 237—265; Кузьмин А.Г. Татищев. М., 1981.

48. См.: Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History. Bd. 38. P. 193.

49. О представлениях Щербатова об отношениях между дворянством и государством см. подробнее: Raeff М. State and Nobility in the Ideology of M.M. Shcherbatov // Political Ideas and Institutions in Imperial Russia Boulder 1994. P. 268—283.

50. «За полезное я почитаю учинить упоминовение о многих именитых мужьях, от коих пошли знатные роды, которые во время сего великого князя выехали из других стран в подданство России» (Щербатов. История Российская. С. 113—114).

51. См.: Rogger. Consciousness. P. 34; Rogger. Nationalism and the State: A Russian Dilemma // Comparative Studies in Society and History. 1961/1962. Vol. 4. P. 255.

52. Манкиев А.И. Ядро российской истории. Сочиненное ближним стольником и бывшим в Швеции резидентом князем Андреем Яковлевичем Хилковым в пользу российского юношества, и для всех о российской истории краткое понятие иметь желающих. М., 1799 (первое издание: 1784). Эта книга написана секретарем российского посольства в Швеции Манкиевым и была весьма распространена в 1780—1790 гг. См.: Black. Search. P. 8; Rogger. Consciousness. P. 192—193.

53. «...который после разорения Руси от Батыя, думал с Руси ослабленной покорыстоваться, войну на него поднял» (Манкиев. Ядро... С. 145). У Мальгина Тевтонский орден и шведы в 1240 г. действовали сообща. См.: Зерцало. С. 75. Туманский полагает, что Швеция, Тевтонский орден и датской король действовали согласованно. См.: Созерцание славной жизни. С. 10—11.

54. «...всех татарских счетчиков, из Орды присланных, велел изо всех городов русских выслать» (Манкиев. Ядро. С. 149).

55. См. также: Müller. Leben. S. 314.

56. Мальгин. Зерцало. С. 75—76. Мальгин вводит в свой текст и упоминания о заслугах наследниц Петра в деле памяти о Невском (орден, гробница, Троицкий собор).

57. Туманский. Созерцание славной жизни. С. 5.

58. Там же. С. 9 (курсив наш. — Ф.Б.Ш.).

59. Там же. С. 39, 27. Туманский сообщает и о карательных мерах Александра против предателей, сдавших «немцам» Псков в 1240 г. (С. 15), и против Новгорода в 1257/1259 гг. (С. 32).

60. Там же. С. 39, 32.

61. Там же. С. 10.

62. Там же. С. 11.

63. Там же. С. 40.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница